Шаповалов посмотрел на дорогу. По гати широкой рысью проходили последние ряды Особой бригады. За ними двигалась еще какая-то и, видимо последняя, часть. Впереди ехали два хорошо знакомых ему всадника. Одни из них на рыжей в белых чулках, другой на буланой лошади. Они говорили что-то и смотрели на него. Шаповалов огляделся и теперь только заметил среди дымящейся травы двух-трех запрокинувшихся навзничь бойцов и пушку с подбитым колесом. На лафете, обхватив его руками, лежал светловолосый человек без шапки. Шаповалов подошел к нему и тронул его за плечо.
— Семенов! — позвал он. — Командир батареи!
— Что ты? — Семепов поднял измазанное кровью лицо и бессмысленными глазами посмотрел на него.
— Фу, а я думал, убили тебя, — сказал Шаповалов.
— Ну да! Еще чего выдумал! — прохрипел Семенов, вновь поникая головой.
— Семенов, слышь… Отбились мы. Понимаешь, нет? Вставай, брат, вставай!
К Шаповалову подошел старый боец с перевязанной головой.
— Контузили его, — заговорил он, показывая на Семенова. — Они как в первый раз бомбы кинули, так поранили наводчика и двух номеров. Тогда он сел за наводчика. И стрелял и командовал… А потом они обратно налетели и давай крошить. И его, значит, контузило.
Со стороны моста подскакал конный сапер. Крутясь на горячившейся лошади, он закричал:
— Эй, батарея! Какого лешего вы тут стоите?! Давай скорей! Мост будем взрывать!..
Шаповалов приказал подобрать раненых, снять замок с подбитой пушки и вывел батареи на уже пустынную гать. Отсюда было видно, как шевелящаяся впереди большая колонна расходилась двумя черными рукавами вправо и влево и, извиваясь на поворотах дорог, скрывалась в лесах.
— А ведь ловко получилось — весело сказал подъехавший к Шаповалову Черевиченко. — И сами вышли, и весь обоз выкатился.
— Что и говорить! — подхватил Шаповалов. — А я, понимаешь, как хватил по ним картечью, думал, придется мне там вместе с батареей остаться — весь боекомплект расстрелял.
— И ничего не осталось?
— Четыре снаряда.
— Да, здорово вышли…
Вокруг стояла тишина. И только где-то в стороне, изредка колебля воздух, раскатывался глухой гул тяжелых орудий.
Конная армия четырьмя колоннами двигалась на Гру-бешов — Владимир-Волынский…
Вихрову стоило большого труда разыскать свой дивизионный обоз. Всю ночь шло движение, и только к рассвету части остановились на отдых.
Отпущенный Ладыгиным до полудня, Вихров объездил почти все лесные дороги под Грубешовом, где скрытно от авиации располагались войска, и, наконец, после долгих расспросов обнаружил полевой госпиталь в лесу у берега речки. Брезжил рассвет. В белесоватой полумгле стояли среди деревьев санитарные линейки, телеги с распряженными и поставленными вокруг них лошадьми. На линейках и под деревьями лежали и сидели раненые. Около них хлопотали сестры с серыми от усталости лицами, в халатах, испачканных кровью. Над бивуаком вился едкий синеватый дымок.
В лесу пахло осенней прелью, смолой и теми особыми острыми запахами, которые приносит с собой осень.
Вихров не любил ничего немощного, и теперь весь этот вид множества искалеченных и больных людей был не то что неприятен ему, а вызывал чувство какой-то досады, ложной виноватости в том, что он, такой здоровый и сильный, ходит меж ними.
— Эй, Вихров! А ты еще живой? — окликнули его из-под куста. Там сидел человек в нижнем белье, с опухшим бледным лицом.
— Кимвалов? — радостно вскрикнул Вихров, встречаясь взглядом с лихорадочно блестевшими глазами товарища. — Здорово! Вот никак не думал увидеть тебя. Ты что, ранен?
Он присел подле Кимвалова и, узнав, что его товарищ по курсам вот уже вторую неделю страдал от лихорадки, тут же спросил, не слышал ли он, где находится раненая сестра Веретенникова. Кимвалов сказал на это, что ночью умерла какая-то сестра милосердия, но фамилии он не знает.
— И как она мучилась, бедняжка! — говорил он, придерживая руку товарища, словно не хотел скоро отпускать его от себя. — Она, понимаешь, была в грудь ранена, а потом, когда ее везли, так ногу оторвало снарядом. Какая жалость! И, говорят, совсем молодая.
«Сашенька!» — подумал Вихров, чувствуя, как внутри него что-то оборвалось. Он наскоро попрощался с товарищем и быстрыми шагами направился к опушке, где, как сказал ему Кимвалов, находился приемный пункт госпиталя.
Светало, но солнца не было видно. Над лесом громоздились тяжелые тучи. Накрапывал почти невидимый глазу надоедливый дождь, и в свежем воздухе разливалась промозглая сырость. Вихров шел напрямик сквозь цеплявшие ноги мокрые кусты. Мысли его путались. «Умерла, — думал он. — Нет, уж лучше бы мне… И как это могло случиться?.. И почему именно она, такая хорошая, умная!.. За что?..» Он глухо застонал при мысли, что, может быть, ее уже зарыли в землю и он больше никогда, никогда не увидит ее…
Дивизионный врач Жигунов, крупный старик в очках, с седеющими волосами, выбивавшимися из-под фуражки, в перерыве между двумя операциями сидел на корточках у дымившего костра и подбрасывал хворост под чайник, висевший на шомполе. Собственно, было кому вскипятить чай, но ему нравилось это успокаивающее нервы занятие. Он брал хворост, разламывал веточки на части, бросал их в костер и так увлекся этим занятием, что не сразу понял молодого командира, который, подойдя к нему, спрашивал что-то взволнованным голосом.
— Веретенникова? — переспросил он наконец, взглянув на Вихрова. — Ну да, знаю такую. Между прочим, преотличная девушка… Что?! — закричал он сердито, весь багровея. — Откуда вы взяли, что она умерла?! Вам говорили? Гм! Никогда не верьте слухам, товарищ!.. Жива, жива ваша Веретенникова. А вы что — контужены?.. Нет? Что же вас так качает, батенька мой? Сядьте, успокойтесь… Кичик! — грубовато обратился врач к сидевшему поодаль молодому лекпому. — Налей командиру воды. Вихров взял кружку и залпом выпил воду.
— А вы, товарищ, кто, собственно, будете? — спросил Жигунов.
Вихров пояснил, что он командир того эскадрона, при котором числится сестра Веретенникова, и приехал узнать о ее состоянии.
Жигунов с некоторым сомнением посмотрел на молодого командира, однако сказал, что положение сестры Веретенниковой хотя и не безнадежное, но тяжелое и видеть ее, а тем более говорить с ней нельзя. Но, взглянув еще раз на расстроенное лицо Вихрова, он, видимо, смягчился, поворчал что-то и разрешил ему пройти к раненой с условием не разговаривать с ней…
Сашенька лежала на санитарной линейке, прикрытая шинелью. И хотя Вихров пе видел ее, в его воображении вставало милое ему, веселое, подвижное лицо с синими глазами и золотистым пушком на розовых щеках. Он подошел к ней.
— Это ты, Алеша? — не видя его, тихо спросила она. Вихров нагнулся, приподнял шинель и чуть было не вскрикнул. Так она изменилась. И только глаза ее, прежде лучистые, а теперь такие страдальческие, светились на почти прозрачном лице. Вихров с бесконечной нежностью смотрел на нее, чувствуя, как дорога она стала ему в эту минуту, и жалея, что не сказал ей раньше то, что давно хотел сказать.
— Я знала… что ты… придешь… родной мой, — прошептала Сашенька. — Знала… и ждала…
— Тш-ш… Молчи, молчи, тебе нельзя говорить, — шептал ей Вихров. — Ты не волнуйся. Не надо. Доктор сказал, что все будет хорошо. Тебя направят в харьковский госпиталь. Я буду тебе часто писать… А плакать не надо, — успокаивал он, не замечая, что у самого на ресницах дрожат слезы. — Тебе что, плохо? Больно?
— Нет, ничего… Мне так хорошо… так радостно… — Сашенька попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, и только слеза вновь скользнула по ее бледной щеке. — Я так хочу жить, — прошептала она. — Так хочу… И ты живи… Непременно живи…
Тяжелая рука легла на плечо Вихрова. Он оглянулся.
— Вы вот что, воин, сейчас же уходите отсюда! — сердито заговорил Жигунов. — Я разрешил вам только взглянуть на нее, а вы в разговоры пустились. Уходите!.. За нее не беспокойтесь. Она будет жить.
Вихров с благодарностью посмотрел на врача, чувствуя, как к горлу подкатился соленый ком. Он подвинулся к Жигунову, с трудом преодолевая желание крепко обнять старика, сказать ему что-то. Но тот, видимо, сам хорошо понимал душевное состояние командира. Он проворчал что-то, схватил Вихрова за руку и почти насильно оттащил от линейки.
— Послушайте, друг мой, — заговорил он горячо, — я побольше вашего понимаю жизнь и людей. Да, да! Сестра Веретенникова находится здесь всего несколько дней, но я успел убедиться… Она молодец! Да. Я слышал ее вред. Кстати, это вас зовут Алешей?.. Так, понятно. — Лицо Жигунова засветилось улыбкой. — Милая девушка!.. Берегите и любите ее… А, ну да ладно. Уходите! Ей нельзя волноваться…
Вихров вздохнул, отошел от линейки и тут только заметил, что дождь перестал и лес наполнился прозрачным солнечным светом. Тихо покачивались вершины деревьев, открывая синие окна, сиявшие в небе среди разорванных туч. В густой, еще зеленой листве раздавалось веселое щебетание птиц… Он шел, подставляя лицо свежему ветру, и улыбался.
